кое - что о ЦВЕТАХ

Сергей Хачатуров - арт-критик, теоретик, куратор, историк искусства, кандидат искусствоведения, доцент кафедры истории русского искусства исторического факультета МГУ, преподаватель Московской школы фотографии и мультимедиа имени Александра Родченко.

Неофициальное искусство СССР послевоенного времени богато различными системами и стилями. Сегодня их охотно совмещают с общемировыми процессами модернистского и постмодернистского искусства, о которых художники СССР догадывались лишь интуитивно. Оказывается, Элий Белютин близок к Дюбюффе и ар-брют, а Михаил Чернышов – к американскому минимализму и поп-арту. И вроде каждого можно поместить в ячейку измов и приклеить ярлык… Однако обретаются в этом поколении неофициальных мастеров такие гении, что ставят под сомнение системность каталогизации. Своим искусством они будто бы пародируют святость доктринерства. Лицедействуют, путают следы и устраивают карнавал масок.

Наипервейший такой гений пересмешник – московский художник Лев Повзнер. В 1960-е годы он учился в кузнице кадров московского концептуализма – Полиграфическом институте (в просторечии – «полиграфе»). В нем свободы было намного больше, чем в стенах советских академий. В середине 60-х Повзнер вошел в круг неофициального искусства. В 1967 году организовался тройственный союз художников Льва Повзнера, Михаила Рогинского и Евгения Измайлова. «Союз трех» существовал до конца 1970-х. Повзнер активно выставлялся в квартирных выставках и участвовал в знаменитой экспозиции нон-конформистов 1975 года в Доме культуры ВДНХ.

Художник придерживается своего метода работать сериями и создавать свои композиции по принципу анаморфозы, то есть прятать образы и путать следы. Профиль зашифрован в снежном пейзаже, а кошечка превращается в зрачок глаза. Оптическое смещение сулит удовольствие, что в детстве дарили волшебные картинки.

Для Повзнера анаморфоза не только забавный прием trompe l’oeil, обмана зрения. В перспективе истории искусства это важный метод разъятия и сборки различных систем презентации, их ироничная деконструкция и жизнь в новых контекстах. Лев Повзнер очень чутко понимает суть коллажного постмодернизма с его игрой цитат и тотальной иронией над великой диктатурой великих смыслов. Однако постмодернизм у него, на мой взгляд, становится мощным средствам обретения собственной позиции вненаходимости, остранения, свободы интерпретаций разных систем. В своих сериях с зашифрованными лицами Лев Повзнер оказывается над ситуацией быть в плену у разных «измов» и слишком шаблонных, форматных систем толкования и оценки. В сценарии рассеянья он обретает свободу.

Созданные акрилом на клеенках и маслом на холстах большие работы второй половины 1990-х являются великолепным примером того, что в литературоведении называется «ненадежный рассказчик». Деревни, бараки, пейзажи, профили людей выстраивают композиции с любимыми художником «спрятанными лицами». Поначалу думаешь, что послание очень личное, интимное, сродни наивной живописи аутсайдеров. Такая вроде бы складывается сага о раненой памяти, жизни на зоне осужденных родственников, усах Сталина, что будто щетинятся в женской фигуре, одетой в пальто с меховым воротником.

Однако эти обманки не личную историю прячут. Они послеобразы коллективной нашей памяти, и коллаж тут конструируется из неких лейтмотивов, которые архетипичны, словно строчки советских песен. Думаю, очень тонкий комментарий «спрятанным лицам», послеобразам памяти, на картинах Льва Повзнера дают его великолепные стихи, например, вот это – «Слово»:

Вот Бледный Мученик в пылающей рубашке

идёт по Комсомольскому проулку.

И снег идёт по Комсомольскому проулку;

и он идёт в снегу, в пылающей рубашке.

Его все видят, но никто не помнит.

И дальше все скользят спокойно:

проходят улицу, сворачивают вправо.

Всё люди тихого, лесного нрава.

За поясом топор, в очках — оправа…

Виртуозное косноязычие этих стихов воздействует так же яростно и искренне, как картины мастеров ар-брют и живопись самого Льва Повзнера.

Многие серии Льва Повзнера буквально жужжат, гудят цитатами и пародиями на разных мастеров, от великого прошлого до плакатистов советской тиражной продукции. Смотря эти созданные в нулевые и десятые серии сегодня никогда не возникает ощущения «анекдота с бородой». Они ювелирны по исполнению и универсальны по смыслу. Избежать плоской публицистичности помогает, по моему мнению, принцип двойного шифрования. В сериях «Шпигель», «Капризы», «Трава» присутствуют не только оптические двойники и анаморфозы, но и жанр «картина в картине».

Этот жанр «картина в картине» переводит зафиксированный художником анекдотец в версию изысканного буриме, путешествия по истории искусства. И удовольствие, которое зритель получает, совсем иной природы, нежели карикатура в газете. Так¸ например, в полотне 2000-х «Танец наркома» фигурка пляшущего нелепого человечка превращается в востроносый профиль женщины с недобрым взглядом. Это первый механический план шифрования загадок. А второй – чисто интеллектуальное удовольствие, позволяющее видеть в композиции с пляшущим наркоманом скрытые аллюзии, инсценировку великой живописи прошлого. Уместно помянуть полотно прерафаэлита Уильяма Ханта «Пробудившийся стыд» с куртизанкой и раскаившимся грешником. Однако куда более явно прослеживается скрытое присутствие архетипической для нас ювелирно написанной картины Павла Федотова «Свежий кавалер». Обезумевший маленький человек большой империи окружен такими же следами долго длящейся попойки.

Большая история искусств помогает Льву Повзнеру конструировать свои анаморфозы, режиссировать свою вненаходимость удивительно красиво. Двойная инсценировка в картинах с цветами обращает и к Арчимбольдо с его портретами дворян, собранных из элементов природы, и к сказкам Льюиса Кэрролла, которого по-настоящему открыли художники неофициального круга. Лица, проявляющиеся в тоскливых серых пейзажах городских окраин, конечно же, настраивают на диалог с лианозовцами, Рабиным, Кропивницким. В композиции с такой пронзительно советской меланхолией могут ворваться нидерландские ведьмы и даже «Безумная Грета» Питера Брейгеля Старшего. В волосах женского портрета живут ведьмы.

Такой прием двойного шифрования при помощи «ненадежного рассказчика» приглашает зрителя очень интенсивно сопереживать новым загадкам, азартно творчески их разгадывать. Наивная виртуозность стиля живописи Повзнера дает шанс преодолеть эклектичность и даже заданные рамки постмодернистского ироничного коллажа-пастиша. Бережная красота каждой композиции таит в себе что-то очень доверительное, даже сердечное. Можно провести аналогии с новым поколением художников-зумеров, которые выпрыгнули из самой низовой изобразительной среды – граффитистов, татуировщиков. Сегодня в виртуозно наивной манере он создает свои миры¸ в которых метаирония, мемы, трафареты преобразуются в новую визуальную поэзию, глубокую и честную.